Артистки, которых уже давно привлекал флердоранж Эллен, окружили ее плотным кольцом. Наблюдательная Эллен обратила внимание на то, что некоторые артистки смотрели на нее как будто с сожалением, в иных глазах сквозила скрытая усмешка, а в улыбках – оскорбляющая двусмысленность.
«Почему они на меня так смотрят? – думала она, испытывая смущение и тревогу. – Быть может, в них говорит скрытая зависть», – успокоила себя Эллен.
Декорации были поставлены на место, съемка началась. Никогда еще артисты не играли с таким подъемом. Сам Престо и Эллен превзошли себя.
Гофман вертел ручкой, испытывая необычайное волнение. Если фильм пойдет до конца на такой художественной высоте, то это будет мировой шедевр и Гофман получит свою долю славы. Победителей не судят.
– Баста! – крикнул Престо, когда треск аппарата прекратился. – Мы сегодня, кажется, хорошо поработали. Ни одного кадра не пришлось переснимать.
Неожиданный удар
Вернувшись из киностудии, Эллен прошла в свою комнату. Она устала от работы и переживаний сегодняшнего дня. Ей захотелось разобраться во всем, что произошло. Эллен бережно поставила ветки флердоранжа в вазочку, прикоснулась губами к белым ароматным цветам и опустилась в глубокое кресло.
Не удивительна ли жизнь? Словно затейливый кинофильм «с неожиданными сюжетными поворотами», как говорит Престо. Спокойные видовые кадры Изумрудного озера. Тишина, нарушаемая только отдаленным шумом гейзеров, их вечно повторяющийся, однообразный ритм отмечает течение дней, недель, месяцев, похожих друг на друга…
И вдруг будто обезумевший киномеханик бешено завертел ручку проекционного киноаппарата…
Путешествие, мелькание станций, городов, новые впечатления, новые люди… Вилла Престо… И вот она, простушка Эллен Кей, – киноартистка, а Тонио Престо – ее жених.
Ей радостно и немного жутко. Как странно смотрели на нее в студии киноартистки! Неужели они все такие завистливые? И пусть завидуют! Эллен наполняет чувство гордости. Она победила этих разряженных кукол! Жаль только, что у Тонио столько неприятностей и огорчений. Почему люди так злы? Что им сделал Тонио?
Но это пройдет. Все устроится. И она будет счастлива с Тонио. У них будут дети. Без детей не полна жизнь. Если родится мальчик, она назовет его Тонио. Если девочка…
Эллен поворачивает голову, как бы ища ответа, видит возле кресла столик и на нем несколько писем.
Это удивило ее. До сих пор она ни от кого не получала писем, а тут сразу несколько. Поздравительные? Но не могло же это быть так скоро…
Эллен разорвала первый конверт. Там лежала сложенная в несколько раз газетная вырезка. Эллен начала читать и вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха.
Статья была о Престо и о ней.
«Некогда всемирно известный киноартист, – говорилось в статье, – составивший карьеру не столько сомнительным талантом, сколько своим исключительным уродством, никогда не отличался нравственностью. Газета имеет самые достоверные сведения о грязных оргиях, которые устраивал этот отвратительный урод в своей вилле. Его моральное уродство уже тогда превосходило безмерное физическое уродство…»
Далее вспоминалась темная история с мисс Люкс, к миллионам которой подбирался ловкий проходимец, не знающий чести и совести.
«Только беспримерная доброта мисс Люкс избавила его от пожизненного тюремного заключения, – говорилось в статье, – а может быть, и электрического стула, давно вполне заслуженного этой аморальной личностью, этим чудовищем разврата…
Его преступления уже не вмещались в карликовом, уродливом теле. Подозрительные „ученые“, применяющие не разрешенные законом методы лечения, превратили маленького урода в большого негодяя. Пропорционально возросли и его преступные „художества“. „Новый Престо“ уж не удовлетворяется тайными преступлениями. Развращенный до мозга костей, он бросает открытый вызов морали, общественному мнению, издеваясь над нашими добрыми американскими нравами. Он топчет их ногами, оскорбляет самые святые чувства, позорит нашу страну.
Он разыскал где-то девушку – да будет ее имя известно всем: некую Эллен Кей, – очевидно, столь же безнравственную, как он сам, или же дурочку, не умеющую в области морали отличить правую руку от левой. Незаконная дочь сторожа Йеллоустонского парка, очевидно, польстилась на мифические миллионы Антонио Престо. Напечатанные фотографии – Эллен Кей у открытого окна, со шваброй в руке, и Престо возле того же дома – не оставляют сомнения в правдоподобии всей этой истории. И вот Престо открыто поселяет ее в своем доме. Он…»
Но дальше Эллен не могла читать. Ее реакция была более бурная и острая, чем у Тонио. Эллен сорвалась с кресла и, словно перенесенная вихрем, уже стояла перед Престо, влетев в его кабинет без предупреждения.
Судьба фильма решается
Взглянув на Эллен, Престо понял, что она знает все. Этого надо было ожидать. Рано или поздно она узнала бы…
– Нашей свадьбе не бывать, и я сейчас же уезжаю из вашего дома! – воскликнула она, почти с гневом глядя на него.
Престо поднялся и стоял молча. Он понимал, что надо дать вылиться этой вспышке негодования.
– Вы обманули меня! Не любовь заставила вас сделать мне предложение. Вами руководили самые благородные, самые рыцарские чувства. Я понимаю это и благодарю. Но не могу принять этой жертвы. Вы только пожалели меня, а я… я поверила в вашу любовь…
Голос девушки прерывался, ноги не держали ее. В отчаянии она почти упала в кресло и, закрыв лицо руками, зарыдала, как рыдают глубоко и незаслуженно обиженные дети.
Престо смотрел на нее с глубокой печалью, но все еще молчал. Пусть облегчит себя слезами. И, только когда рыдания ее стали утихать, он подал ей стакан воды.
– Выпейте и успокойтесь, – сказал он нежно, но в то же время строго, как ребенку, которым она по своей натуре и была.
Зубы стучали о стекло стакана, вода проливалась на ковер, но она отпила несколько глотков и успокоилась. Тогда Престо сказал:
– Вы глубоко оскорбили меня, мисс Эллен!
Тонио достиг цели: она ждала с его стороны оправданий, защиты, а он сам перешел в наступление, обвинял ее. Эта неожиданность заставила ее сосредоточиться. Теперь она была способна слушать и понимать, что ей говорят.
– Я? Вас? – спросила, недоумевая, девушка и перестала даже плакать. Она продолжала только всхлипывать.
– Да, вы меня глубоко оскорбили, – повторил Престо.
Он вынул из верхнего бокового кармана шелковый синий платок с белыми горошинками и вытер ей глаза. Эта вольность тоже поразила ее, и она не знала, как на нее ответить. А Престо продолжал:
– Не будем больше плакать. Слезами не помочь. Поговорим серьезно. Вы оскорбили меня тем, что усомнились в моей любви к вам. Я не чудовищный преступник, каким изображают меня газеты, но уж и не такой рыцарь, как вы себе представляете. Я горячо воспринимаю всякую несправедливость, но, поверьте мне, не поспешил бы делать предложение первой обиженной, если бы в этой обиде был даже сам косвенно виноват. Признаюсь, не будь этих омерзительных газетных статей, я сделал бы вам предложение не сегодня, а завтра, быть может, послезавтра. Но я сделал бы его. Газеты только дали толчок, заставили меня самого понять острее и глубже, как я люблю вас, как дороги мне ваши интересы и ваша честь. Ведь поймите, если бы даже вы сейчас ушли из моего дома, этого ничего уже не изменило бы. Ваша репутация все равно осталась бы запятнанной. Могу ли я допустить это, любя вас? Ваш уход только подлил бы масла в огонь, дал новую пищу для грязной клеветы и очень сильное доказательство правоты врагов, а моей виновности. Нет, на удар этих бесчестных и бессовестных людей, которые не пощадили даже вас, не остановились перед вторжением в частную жизнь, оскорбили честь девушки, можно было ответить только таким ударом, каким отвечаем мы. Наш брак сразу выбьет оружие из их рук, заткнет им рот, и кампания клеветы прекратится. Вот почему я и спешил не только с предложением, но и с широкой оглаской, которая так удивила вас. Вам все станет ясным, – продолжал он, передохнув, – если вы подумаете о причинах, которые создали всю эту гнусную газетную кампанию. Ведь это только одно звено цепи их борьбы со мною. Им надо во что бы то ни стало погубить мое дело. Они боятся не только конкуренции. Их пугает то, что это первый шаг к объединению киноработников в их борьбе с предпринимателями. Их пугает и то новое стремление в моем творчестве, которое им уже известно, – вскрывать социальные язвы нашего строя. Вот почему они так яростно ополчились на меня. Сначала они хотели уничтожить меня, доведя до разорения прежде, чем первая картина увидит свет. Это почти удалось им, но я нашел поддержку в моих товарищах по работе. Попутно враги все время клеветали на меня. И вот теперь решили нанести новый коварный удар: последней клеветой поссорить, разлучить нас с вами, раздавить морально, причинить психическую травму и тем самым вывести из строя двух главных действующих лиц фильма – вас и меня. И фильм, рассчитывали они, не будет окончен, если бы даже у меня хватило денег. И чем острее вы будете воспринимать удар, тем скорее они достигнут цели, тем больше будут торжествовать. Неужели мы доставим им такое удовольствие? Пережить это, конечно, нелегко. Мне самому кажется, что за несколько часов я постарел на двадцать лет. Но я креплюсь и сегодня как будто играл даже лучше обычного, хотя уже знал о газетных статьях еще вчера и носил эту тяжесть в груди. И еще одно. От окончания фильма зависит судьба не только нас с вами, но и товарищей по работе, готовых отказаться даже от заработка, только бы спасти дело. Общественные организации приходят нам на помощь. Неужели же у нас не хватит сил и мы уступим? Неужели именно теперь вы покинете меня и возьмете обратно свое слово? Судьба фильма, судьба всего предприятия в ваших руках.